С каждым годом в живых остается все меньше людей, которые подарили нам ту самую майскую Победу, сохранив жизни находившихся в тылу, самобытность и независимость нашей страны. Мы много говорим о военных хрониках, храним и составляем их, снимаем и смотрим кино о войне, но мы так мало знаем о тех, кто еще жив. Сегодняшние герои «Шести историй» — ветераны, которые сейчас рядом с нами, их воспоминания, и их победа.
Блокада Ленинграда — это адВ небольшой уютной квартире живет Нина Григорьевна Махнутина, ей 91 год. Семьи в этом доме так и не случилось. Женщина сейчас почти не ходит, к ней заходит соседка, иногда приезжает племянница из Екатеринбурга. Про войну она вспоминать не любит, и журналистам рассказывает свою историю впервые.
Нина Григорьевна Махнутина, 91 год.— Я родилась в Свердловской области, Билимбаевский район, деревня Макарово. Работала одной из первых на резинотехническом заводе, клеила оболочки аэростатов. На войну пошла добровольцем — в августе 1941 года написала заявление в горвоенкомат, а только 5 июня 1942 года нас взяли.
На войну идти не боялась, я же дома-то не предполагала, что там будет. А там мне первое время было очень страшно — первое боевое крещение мы встретили по дороге к Ленинграду. Нас бомбили, поезд, как всегда, остановился. Слава богу, тогда все обошлось. Потом я уже привыкла и к бомбежках, и к обстрелам, даже в бомбоубежище прятаться перестала.
В Ленинграде нас распредели по частям. Я попала в военно-морской боевой госпиталь, работала медсестрой. Жили мы в палатках, а раненных нам привозили прямо с поля боя.
Помню, в 1944 году мы уже освободили Петергоф. Там в немецких блиндажах развернули госпиталь. На самой передовой я не была. Кое-как пережила блокаду Ленинграда. Даже вспоминать не хочется — это ужас, просто ад. Нам, военным, давали еще по 300 грамм хлеба. Спрячем у противогаза и ходим, по крошке отщипываем. Потом, в 1943 году, получше стало.
1 ноября 1944 года пришло письмо, что финны вышли из войны. Наш госпиталь перебросили в Финляндию. Там для меня война закончилась, но я осталось на сверхсрочную службу еще на три года.
Победу я уже встретила в Финляндии, в четыре часа утра (здесь Нина Григорьевна единственный раз заплакала — ред.). Там, где был наш госпиталь, теперь открыт музей боевой славы на Васильевском острове.
Кровь вытер и пошелВ семье у Наймушиных нас встретила сноха Григория Егоровича. Она суетилась и искала пиджак свекра. А ветеран спокойно сидел в инвалидной коляске, смотрел телевизор и вот-вот собирался закурить.
Григорий Егорович Наймушин— Да какое у меня может быть настроение? Паршивое. Вот уже два года, как не хожу. Праздник День Победы не отмечаю, раньше некогда было, а теперь, даже если бы и хотел на парады ходить, то не могу.
В армию ушел до войны, немного послужил, и война началась. Мы же были совсем безоружные, с голыми руками отступали. Служил я связистом в Ленинграде, там меня ранило, из госпиталя попал в Сталинград.
В Сталинграде закончили, поехали на Курскую дугу, оттуда шли в Германию. Так и до Берлина дошел. Там мы были около трех дней, а потом пошли в Чехословакию, шли туда, а там нас догнала машина и сказали, что война кончилась. То есть День Победы мы встретили в дороге. Уже в самой Чехословакии нас встретили с духовым оркестром. Первый раз я там увидел девушек в брюках, у нас начали ходить в брюках только после войны.
Конечно, страшно было. Что уж скрывать? Немцы по мне стреляли, а я убегал. У меня три ранения: бедро, плечо, голова. Сейчас вспоминаю, ни санитарок не было, ни бинтов — кровь вытер и пошел. Награды свои уже не помню, точно есть «За оборону Сталинграда», и «За победу над Германией».
Немцев в плен я не бралаЕсть люди, от которых совершенно не хочется уходить. Присел рядышком и можно просто сидеть молча. Чтото доброе и теплое ощущается. Заходишь в гости, и как дома. Так было и у Лукерьи Павловны Скорочкиной. Невысокая, застенчивая, мягкая женщина, с очень теплым взглядом. Какая-то «своя».
Лукерья Павловна Скорочкина— Родилась я в Билимбае, переехала в 15 лет в Свердловск и работала там на почте. В тот день мы уехали отдыхать на озеро, это я хорошо помню, и объявили войну. А у нас на почте была комсомолка и девушка из партии, их, конечно, сразу в армию забрали. Мне было 18 лет, и я тогда подумал, что я — хуже всех? И пошла добровольцем.
Собрались мы все на Южном автовокзале в Свердловске, там и мужчины были, и мы — 56 девочек. Ехали, помню, через мой родной Билимбай, а где-то подо Ржевом нас высадили.
Служили мы на Калининском фронте. Немцев в плен я не брала, и города не брала. У меня другая профессия была. Мы думали, что нас заберут в медсанбат или куда-то в госпиталь, а мы попали в банно-прачечный отряд. Стирали белье для солдат, вшей-то сколько было! Куда шел фронт, туда и мы. Стояли от фронта мы — самое больше — семь километров. Иногда и сбегали, когда на нас немец двигался.
Как-то доехали мы до деревни Петрищево, потом перекинули нас в Латвию. По ней катались мы восемь месяцев. В начале 45-ого года нас повезли в Румынию, там мы и закончили свою войну.
Сейчас вспоминаю о том времени, и думаю, мне же совсем не страшно на войну было идти. А сейчас слежу за событиями на Украине и очень боюсь за внуков, не дай бог война будет.
Самый настоящий солдатОчень милая, улыбчивая женщина суетливо приглашала нас пройти. То выбегая к нам, то убегая в комнату к мужу, которому помогала поправить ворот рубашки. Мы зашли в комнату, осмотрелись и замерли, когда в комнате появилась эта красивая пара. К нам вышел статный, красивый мужчина, в отглаженной рубашке, при параде, с пакетом медалей, а под руку с ним шла его милейшая жена с восхищением в глазах:
— Он у меня самый настоящий солдат, боевик, — говорит Тамара Витальевна. — Пехота! Ранения тяжелейшие.
Александр Алексеевич Клинский родился в Порохове, как объявили войну, он ушел в партизаны.
— Мы договорились с двумя друзьями, что уйдем в партизаны. Утром я сказал об этом маме, она молча поплакала, сходила в церковь, завернула мне пайку хлеба, и я ушел. Уходили мы с ребятами по одному, чтобы не обращать на себя внимания. С фронта мы все-таки вернулись вместе. Все живые.
В Ленинграде, где я служил, меня ранило в грудь. Я тогда думал, что все — конец. Но нет, выжил и поехал в Финляндию, оттуда в Украину, Польшу, Германию.
Александр Алексеевич КлинскийВторое ранение получил в Польше, ранило в ноги. Я был пулеметчиком, у меня было противотанковое оружие. На нас наступали немецкие танки, а я хотел попасть ему в пушку. Но танкист заметил меня первым, он ударил в соседнее здание, а на меня упали осколки. Я думал, ноги оторвало, я их не чувствовал. Слава богу, все обошлось.
После демобилизации я вернулся в родной город. Но семьи там не было, дом сгорел, да весь город был сожжен. Оказалось, родители в концлагере, в Германии.
Двоих застрелила и поскакала дальше— Я знаете, какая смелая была? Ничего не боялась — в любой бой с гордо поднятой головой шла, — говорит Мария Васильевна Солина.
Бабушке уже 90 лет, она была младшим сержантом, радистом и азбуку Морзе знала. Сегодня женщина с железным характером жалуется, что память уже теряется, поэтому войну она помнит только эпизодами. А может, просто лишний раз не хочет вспоминать те события, потому что без слез этого делать невозможно.
Мария Васильевна Солина— Началась война, и забрали нашего папу. А жили мы с мачехой, она плохо относилась к нам, оставаться с ней мне не хотелось, поэтому отправилась я на войну по комсомольской путевке.
Служила на втором белорусском фронте, жили мы в землянках. Помню, однажды лейтенант построил нас всех в шеренгу, сам держал двух лошадей.
— Есть у меня для вас задание. Нужно доставить важное сообщение за 60 км, — говорит он. — Кто поедет, сделайте два шага вперед.
Все молчали, никто не выходил. А я вышла, вообще ничего не боялась, очень смелая была. Мне дали брюки,
сапоги и красную лошадь с длиной такой гривой. Донесение намотали на грудь и живот, всю меня перемотали так, что дышать трудно было. Я села на лошадь и поскакала, хотя ни разу в седле не сидела. Доехала я тогда, отдала все. А обратно наскочила на фрицев, завязался бой, двоих застрелила и поскакала дальше.
Приехала обратно и кое-как слезла с седла. Я никогда это не забуду — я ведь шагать не могла, у меня ужасно все болело. Тогда мне дали мою первую медаль — «За отвагу».
Троих мужей я схоронила за свою жизнь. Первый муж у меня служил со мной в роте, был он из органов. Его убили бандеровцы в западной Белоруссии. У него было день рождение, он вышел покурить, а его подкараулили и застрелили. Он только забежал на порог и упал.
Судьба меня от смерти постоянно оберегала. Помню, меня вновь отправили с очередным донесением. Обратно приехала и вижу, что все 14 девушек, с которыми мы жили вместе в одной землянке, лежали мертвые. Бомбу на них кинули.
Русские наступаютНиколай Митрофанович Стволов все так же быстро, как в армии, надевает свой мундир с медалями. Дедушка выглядит достаточно бодро, но сам признается, что здоровье уже не то — 90 лет как никак. Сам он родился в Курганской области, после войны перевез родственников в Первоуральск. А теперь уже 20 лет живет без супруги, и 12 лет без сына-героя, воевавшего в горячих точках.
Николай Митрофанович Стволов— Я молю бога, чтобы еще чуть-чуть пожить для внуков. Они у меня замечательные, — говорит Николай Митрофанович. — Закончил я семь классов в школе. В 1942 году должен был учиться на бухгалтера по направлению, уже послезавтра мне уезжать, а тут приходит повестка в военкомат.
— Матьродина в опасности. Комсомол должен быть там, — говорит мне военком. — Война кончится, потом отучишься на своего бухгалтера.
Раз уж так, я написал заявление на летчика, прошел комиссию, а мне сказали, что не хватает два килограмма веса. И я применил свою наглость, зашел обратно и врачу сказал, что не уйду обратно, пока в летчики меня не возьмете. Они немного сопротивлялись, но взяли меня, надеялись, что я на перловой каше наберу два килограмма.
Определили меня в воздушно-десантные войска, но 3 октября нас переименовали в гвардейскую пехотную дивизию. Выбросили нас ночью под Сталинград. Весь город горел, бомбежка постоянная была. У нас не было ни танков, ни самолетов, одна винтовка. Девять дней мы боролись с немецкими танками. Тогда они весь полк на землю положили. А нас — раненых — взяли в плен и отправили в концлагерь.
Помню, как-то подошел ко мне охранник и протянул папиросы. Я отказался. А он мне: «Эс гуд». Я боялся брать, вдруг ударит. Нас ведь избивали там. Но нет, я взял и покурил. Он потом ухом на землю лег и сказал, что русские наступают. Я тоже лег и, правда, услышал, как артиллерия дубасит. Тогда из лагеря, когда охрана ослабла, нам удалось сбежать.
С божьей помощью домой мы вернулись, начальник особого отдела сразу взял меня под контроль — допрашивал меня. Потом всетаки взяли меня в штабдивизию, с ней мы дошли уже до Австрии.
Помню, 9 мая как раз настраивал волны на радио и попал на волну, где передавали, что Германия капитулировала. Офицер поднял полк и объявил всем. Там гора была, и мы давай в нее стрелять, не натешились, видимо.